Эвакуированные

Во время войны в нашем двухэтажном коммунальном доме жили эвакуированные с запада страны беженцы. Их так и называли – эвакуированные. Я хорошо знал это довольно труднопроизносимое для шестилетнего ребенка слово, но не очень-то понимал, что оно значит. Эвакуированные они и есть эвакуированные. Приехали почему-то откуда-то и живут теперь в Новосибирске. Вот и в нашем доме несколько человек.

Среди эвакуированных был мальчишка чуть постарше меня, с которым я часто играл во дворе. Звали его Абрашка. Однажды Абрашка рассказал мне, что когда он был совсем маленьким, он очень тяжело болел. Болезнь его заключалась в том, что он писал оттуда, откуда какают и какал оттуда, откуда писают. Я был поражен. Представить, как он писает оттуда, откуда какают, я мог довольно легко. Но вот как он какал оттуда, откуда писают, я никак не мог вообразить. Я искренне сочувствовал Абрашке и радовался, что он благополучно избавился от этой страшной болезни.

Лица его я совсем не помню, сохранилось в памяти лишь то, что он всегда был сопливым. Как-то утром Абрашка вышел на улицу в маске, сделанной из листа бумаги, в котором были прорезаны отверстия для глаз и носа. У меня никогда не было такой маски и мне очень захотелось ее поносить. Когда я ее у него выпросил и нацепил на себя, то заметил, что дырка для носа измазана соплями. Но это лишь слегка подпортило мне удовольствие от ношения этого бумажного чуда.

Помню его мать, женщину с пышными, вьющимися каштановыми волосами, уложенными в высокую прическу. Но ее образ остался в моей памяти только по пояс: она выглядывает в окно второго этажа и зовет своего Абрашку домой. Какой она была «целиком» - худой, полной, высокой или маленькой, я не знаю.

Жил у нас во дворе и другой эвакуированный мальчишка, но этот был старше меня лет на шесть-семь. Значит, если мне было шесть, то ему двенадцать-тринадцать. Звали его Лёська, и был он хулиганом. Бабушка не разрешала мне с ним водиться. Но она была хозяйкой дома, а Лёська был хозяином во дворе. И вот однажды зазвал он меня за сараи, где всегда обделывались всякие тайные дела и предложил мне украсть конфету у тетки, которая торговала ими с лотка в трех кварталах от нашего дома. Я начал было отказываться, но Леська не отступал. Да, что ты боишься, - говорил он. Она же слепошарая, видел какие толстые очки у нее на носу? Да и старая она, ты бегаешь в сто раз быстрее. Стащишь конфету, чуть отойдешь в сторону и улепетывай со всех ног. Она и не побежит за тобой, на кого ж она лоток-то со своим барахлом бросит? Зато ты конфету попробуешь! - привел он в заключение свой последний, убойный довод. Я заколебался. Дейставительно каждый раз, когда я ходил с мамой в магазин «Бакалея», я видел немолодую, худенькую, маленькую женщину в очках с толстыми стеклами, которая штучно с лотка продавала леденцы в виде красных петушков на палочке, тянучки и медовые маковые шарики размером в полмячика для игры в пинг-понг. И всегда, проходя мимо ее небольшого столика, прикрытого поднимающейся стеклянной крышкой, я выпрашивал у мамы чего-нибудь мне купить, но получал один и тот же ответ, что на это нет денег.

И я решился. «На дело» мы отправились с Лёськой вдвоем. Он остался стоять за углом, а я подошел к продавщице сладостей. Около лотка все время останавливались люди, покупали конфеты, и поэтому продавщица держала его приоткрым. Я надолго прилип к лотку – то не было подходящего момента, то я не мог решиться. Наконец, я положил руку на край приоткрытого лотка и стоял так, глотая слюни. Моя ладошка была как раз над медовыми маковыми шариками.

Конечно, добрая женщина меня видела и не сомневалась в моих намерениях. Уж больно явно я их демонстрировал. Возможно, она даже запомнила меня, когда я просил у мамы что-нибудь мне купить. Вобщем она меня не прогнала, хотя для этого ей хватило бы одного слова, потому что я буквально дрожал от страха. Не знаю, сколько времени я так простоял у ее столика, но наверное в самый неподходящий момент я схватил маковый шарик и с громким воплем: «а-а-а-а!» - пустился наутек. Никто меня догонять не стал.

А за углом меня терпеливо дожидался Лёська. Я тут же добровольно отдал ему свою добычу, и Лёська немедленно сунул ее себе в рот. Мы отправились домой. Всю обратную дорогу я канючил у него дать мне попробовать медовый шарик. Но Лёська молчал, только громко сопел и чавкал, перекатывая шарик из-за одной щеки за другую. Наконец, уже около самого нашего дома он достал изо рта что-то размером с горошину и дал ее мне. Я, конечно, доел этот жалкий остаток, обладавший, тем не менее, божественным вкусом. Чувства брезгливости у меня тогда не возникло, но я был очень разочарован и обижен. Больше я никогда не воровал.

В те годы в Новосибирске кое-где еще сохранились деревянные тротуары. Вот и около нашего дома был такой. Правда, доски изрядно прогнили, во многих местах провалились, но тем не менее по ним можно было ходить. Излюбленной забавой Леськи и его дружков-ровесников была шутка с пятаком. К доске на тротуаре медным гвоздиком прибивался медный же пятак. Шляпка гвоздя замазывалась грязью. Довольно крупную по величине монетку хорошо было видно на серой доске. И вот компания устраивалась где-нибудь поблизости и со смехом наблюдала, как прохожие пытаются этот пятак поднять. Или набивали старый кошелек гвоздями и укладывали рядом с тротуаром, а к кошельку привязывали бечевку, которую присыпали замлей так, что ее совсем не было видно. Леська сидел в садике около дома, делая вид, что чем-то там занят, а сам внимательно наблюдал за прохожими. В тот момент, когда кто-нибудь нагибался, чтобы поднять кошелек, он резко дергал за бечевку. Кошелек подпрыгивал, как лягушка, что очень часто сильно пугало жертв розыгрыша, особенно женщин. Частенько Леське приходилось и удирать от обманутых прохожих, а один раз ему крепко накостыляли за эту его «шутку».

Однажды, когда я гулял во дворе, подошел ко мне Лёська со своими дружками. Все они курили. Дружески улыбаясь, Лёська спросил меня невинным голосом, не хочу ли я попробовать покурить. Помню, я охотно согласился. Лёська вынул изо рта зажженную самокрутку и, протянув ее мне, сказал: «Втяни побольше дыма и вдохни». И я добросовестно выполнил его совет. Мои ощущения невозможно передать. Самодельная папироса видимо была начинена крепкой махоркой. Мне показалось, что меня сильно ударили куда-то в середину живота. Я согнулся в три погибели, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть. Я чуть не задохнулся. Еще бы немного, и я наверное потерял бы сознание. С хрипом и стоном, наконец, я смог сделать вдох. Еле отдышавшись, я долго плакал от испуга, в то время как Лёська и компания со смехом наслаждались произведенным эффектом.

С тех пор мне никогда не хотелось курить. Даже став взрослым, изредка в студенческой компании я с опаской брал папиросу, но никогда не затягивался.

Спасибо хулигану Лёське за мое нескучное детство и за то, что он раз и навсегда отбил у меня охоту к воровству и курению.

А эвакуированные через некоторое время из нашего дома уехали. Как появились незаметно для меня, так и исчезли.