Первый семестр

Ура! Я еду в колхоз на два месяца! Поздравьте меня! - радостно выкрикнул я Даниловне - пожилой соседке, первой попавшейся мне на глаза, когда я заскочил во двор нашего дома. С чем, с чем тебя поздравить? - не поняла она. - А с тем, что я поступил в медицинский институт! Всех, кто зачислен, посылают в колхоз! - счастливо смеясь сказал я и, не дожидаясь ответа, побежал домой, чтобы сообщить радостную весть родителям.

Шел 1956 год, жизнь была достаточно тяжела, потому что, как нам постоянно разъясняли в школе и по радио, наша страна, со всех сторон окруженная империалистами, практически в одиночку залечивала раны, нанесенные прошедшей войной. Но я был юн, полон радужных надежд, а теперь и просто счастлив.

Первого сентября институтский двор гудел. Все вокруг было завалено чемоданами, рюкзаками и телогрейками. «Матерые» третьекурсники с покровительственным видом поглядывали на слегка робевших новоиспеченных студентов, еще не знавших друг друга. Я еле отыскал свою группу в этой невероятной толчее, ринувшись на звонкий клич: "12-я группа - сюда!" Хорошенько поработав локтями, я вскоре очутился рядом с голосистым зазывалой.

Валентин Маслов - староста группы, - первым представился мне с лучезарной улыбкой невысокий, худощавый, белобрысый паренек. - Знакомься! - поведя рукой сказал он, показывая на стоящих вокруг моих новых сокурсников.

Наш староста был постарше остальных ребят и девчат. Поношенная, выцветшая солдатская гимнастерка, доставшяся ему после срочной службы в армии, сидела на нем мешковато, потому что была размера на три больше нужного, зато галифе плотно обтягивали тонкие ноги, которые хлябали в широких голенищах его тяжелых, кирзовых сапог. Таких, недавно демобилизовавшихся из армии ребят, и имевших на этом основании преимущество при поступлении в институт, было в те годы немало среди первокурсников.

Через некоторое время толпа, неведомо кем направляемая, двинулась с места и взяла курс на вокзал. По беспроволочному телеграфу уже сообщили, что нас повезут в Маслянинский район. На вокзале мы дружно погрузились в пригородный поезд, и вот, постукивая на стыках, наша передача, как называли пригородные поезда, покатила по сибирской лесостепи мимо поселков и деревень, застроенных рублеными домами-пятистенками.

На привокзальной площади в Мяслянино нас ожидали грузовики, присланные из разных колхозов. Мы забрались в кузов указанной нам старой трехтонки и запылили по грунтовой дороге в неведомые края. Свежий ветер бил в лицо, а вокруг расстилались пшеничные поля, вперемешку с березовыми рощами и перелесками.

Наш староста Валька оказался веселым, общительным парнем и замечательным запевалой. У него был очень хороший голос, и он знал много разных, в том числе и студенческих песен. Всю дорогу мы пели хором, и благодаря Вальке несколько из них выучили. Например, такую:

Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны

Выплывали расписные

Стеньки Разина челны,

а потом без перехода в качестве припева пели солянку из разных частушек:

Топится, топится в огороде баня,

Женится, женится мой миленок Ваня.

Не топись, не топись в огороде баня,

Не женись, не женись мой миленок Ваня.

Девки по лесу гуляли,

Любовалися на ель

Какая ель, какая ель, какие шишечки на ней!

А мою Марфуту не видали ль тута? –

это пели ребята, а девчонки отвечали:

А твоя Марфута упала с парашюта.

И потом:

Мотоцикл цикал, цикал, перецыкал и рассы-ы-ыпался!

На Волге тронулся лед, на Волге тронулся лед

На Волге полный ход!

Оторвали! Оторвем!

Оторвали! Оторвем!
Разве мы не оторвем

Голенища от лаптей!

А в другой раз - От жилетки рукава!

И потом следующий куплет про Стеньку Разина, а в качестве припева всю эту ерунду сначала. Это было смешно и весело. Так было положено начало. Потом оказалось, что и другие ребята знают забавные песни. Всем, к примеру, понравилась песня про Кису-Мурочку, которой научил нас Сашка Сахаров:

Жила на свете Киса-Мурочка,

И жил на свете Васька-кот.

И часто, часто

Киса-Мурочка

Одна сидела у ворот.

Вдруг Васька-кот, мур-мур, мур-мур,

Из под ворот, мур-мур, мур-мур,

Вскочил на бочку скипидарную,

И изогнув, мур-мур, мур-мур,

Дугою хвост, мур-мур, мур-мур,

Повёл такую речь коварную:

Ax, Киса, Киса, Киса-Мурочка,

Моё блаженство, мой кумир!

Давай забудем,

Киса-Мурочка,
В одно мгновенье целый мир!

Хотела Кисанька пройти,

Но Васька встал ей на пути,

Зажал он Кисоньку в дверях

И ... Ах!

Ах, если б знала Киса-Мурочка,

На что способен Васька-кот,

То не сидела б Киса-Мурочка
Одна так долго у ворот!

Все это нас сдружило, мы зауважали своего старосту, который сумел всех расшевелить и перезнакомить друг с другом еще по дороге к месту нашей будущей работы.

Нас выгрузили около полевого стана, который одиноко стоял на берегу льняного моря. Громадное желто-зеленое поле льна-долгунца волновалось перед нами, среди которого, трепеща на ветру начавшими желтеть парусами-листьями, стояли на якорях продолговатые корабли березовых рощиц.

Стало ясно, что мы будем работать на льне. Но сначала надо было обжить наш полевой стан, который представлял собой довольно большую избу, построенную из почерневших от времени толстых бревен, с не очень ладно прилепленными дощатыми сенями.

Внутри изба была совершенно пустой, если не считать, что ее единственная комната была разделена на две половины невысоким деревянным барьерчиком, а вдоль стен с обеих сторон были устроены нары. Ребята заняли нары по левую руку, а девчата - по правую. Валька тем временем съездил с колхозным бригадиром за соломой, и мы принялись набивать ею наши матрасовки и оборудовать свои спальные места.

Мы все уже успели перезнакомиться, и на нарах я оказался между Валькой Гавриловым и Ильей Левандовским. Гаврилов был простецким русским парнем, а Илья - худющим, нескладным, черноволосым, очкастым евреем.

На другом конце нар разместился очень веселый, находчивый и остроумный Сашка Сахаров, почему-то приехавший в наш сибирский город из Черновцов, чтобы поступить здесь в мединститут. Сашка был высокого роста симпатичный шатен с большими, серыми глазами. На его куртке красовался значок перворазрядника по волейболу. Сашка быстро стал душой всей нашей группы, и почти все девчонки сразу же в него влюбились.

На следующее утро колхозный бригадир повел нас в поле. Лен нужно было выдергивать из земли руками, связывать его в снопы, а снопы составлять в суслоны. Сначала показалось, что это совсем не тяжелая работа: подумаешь, захватить пучек льна потолще, рвануть его кверху, а затем связать десяток таких пучков в сноп несколькими стеблями того же льна. После этого оставалось только составить снопы в виде пирамиды, чтобы получился суслон. Однако, к концу дня руки уже не гнулись, а лен, который поначалу очень легко выдергивался из земли, казалось, врос в нее намертво.

Так прошли первые несколько дней, и когда в поле выросло достаточно много суслонов, бригадир собрал всех ребят и объявил, что девчата будут продолжать дергать лен, а мы теперь будем свозить на волокушах снопы из суслонов к льномолотилке, которая стояла на соседнем поле.

Он пригнал небольшой табун лошадей и показал нам, как запрягать их в волокушу. Это нехитрое транспортное средство походило на недоделанную телегу всего с двумя деревянными колесами, насаженными на деревянную же, смазанную дегтем ось, к которой крепилось несколько толстых, длинных жердей. Их концы волочились по земле. На эти жерди и надо было набросать побольше снопов, а потом отвезти их на молотилку.


На фото слева направо: я, Неля Попова, Люба Коваль, Вова Курбатов.

Мне досталась очень ретивая, серая в яблоках кобыла Маргарита. Требовалось завести ее задом между оглоблей волокуши, взнуздать, накинуть на шею хомут, стянуть его сыромятной супонью, укрепить деревянную дугу, а затем привязать оглобли. Дело это для всех нас, кроме Вальки Маслова, сказавшего, что он из крестьянской семьи, было новое, не всегда поначалу это ловко получалось, особенно у Ильи.

Однажды приехали к нам на телеге две молодые деревенские девушки, привезли продукты. Мы только запрягли своих лошадей и ждали Илью, который все еще мучился со своей кобылой. Она никак не хотела пятиться назад, чтобы встать между оглоблей. Наконец, он загнал-таки ее туда, дергая за узду, и только было накинул ей на шею хомут, как кобыла начала мочиться мощной струей.

- Разуздай кобылу-то! - истошно закричала одна из деревенских, - разуздай! Илья бросил хомут и кинулся вытаскивать удила из лошадиного рта. - Ха-ха-ха, -покатились со смеху девчата, - ты и хомут с нее сними, чтоб ей легче ссать было! Илюха вначале оторопел, а потом тоже начал хохотать вместе со всеми.

С поля на обед наши девчонки ходили пешком, а мы распрягали своих лошадей и скакали верхом к полевому стану. Никаких седел мы, конечно, не имели, но невозможно было упустить случай прогарцевать мимо наших девчонок, хотя не очень-то удобно было сидеть на костистой лошадиной спине, когда острый хребет впивается тебе между ног на каждом шагу. Это становилось просто невыносимым, когда лошадь переходила на рысь, и полегче, когда она шла галопом. Поэтому мы и галопировали с поля и обратно пару раз в день, но так как наездниками, кроме нашего старосты, мы были плохими, то каждый из нас неоднократно падал с лошади, а потом гонялся за ней по полю. Так что вовсе не обязательно мы первыми попадали к обеденному столу. А однажды моя Маргарита, сбросив меня на полном скаку, и вовсе сбежала от меня. Ее привели только на следующее утро. К счастью все наши падения ограничивались только приобретением синяков. Зато через недельку у некоторых ребят появилась «кавалерийская походка», потому что ягодицы у них растерлись о лошадиные хребты.

Недели через три всех ребят из нашей группы перевели на уборку хлеба. Мы стали работать копнильщиками. На полях Маслянинского района тогда не было самоходных комбайнов. Впереди комбайна катился трактор, который и таскал его по полю. Сзади же к комбайну был прицеплен копнитель, похожий на высокую металлическую клетку, поставленную на два колеса. С обеих сторон копнителя шли неширокие приступочки, на которые можно было взобраться по лесенкам. Копнильщик был вооружен вилами и перебегая на ходу с одной стороны копнителя на другую, утрамбовывал вилами солому, сыпавшуюся из комбайна. Когда копнитель наполнялся, надо было нажать на специальную педаль, дно копнителя опускалось, и копна вываливалась на землю. Однако, так получалось не всегда и, если солома не хотела вываливаться наружу, приходилось прыгать внутрь металлической клетки и медленно выезжать из нее на верхушке соломенной копны. Потом надо было догнать комбайн и снова взобраться на приступочку своего агрегата. Так что работа на копнителе, мягко выражаясь, была очень живая, сидеть было некогда. Но это все было бы еще ничего, если бы вместе с соломой из комбайна не сыпалась в лицо земля с подобранных валков и ость с обмолоченнного зерна. Дышать было нечем, а к концу дня лицо покрывалось толстой черной коркой из смеси земли, соломы и шелухи.

Мне не повезло, потому что я попал на комбайн к немцу Бендеру. Правда, звали его не Остап, а Конрад. Бендер работал с самого раннего утра и до поздней ночи. Он приходил за мной, когда еще только-только начинало светать, а возвращался я затемно. Вобщем, когда я уходил, все еще спали, а когда приходил, все уже были на свиданиях, наигравшись перед этим в волейбол под строгим тренерским оком Сашки. А у меня на это не оставалось ни времени, ни сил. Комбайн Бендера никогда не ломался, и в то время, как другие постоянно чинили свои в поле, а их копнильщики часами отдыхали, лежа на солнышке, я бегал, как заводной вокруг своего копнителя. Конрад даже ел на ходу, сидя на бункере своего комбайна. Вобщем работа была очень тяжелая, зато я заработал больше всех, хотя все равно мизер, а Бендер за ту уборочную получил медаль.

Как-то в воскресенье, когда работа заканчивалась немного раньше, пришли к нам ребята из другой группы, посоревноваться в волейбол. Капитаном у них был Пашка - здоровенный парень с глазами, глубоко упрятанными под низко нависшим лбом.

-А, ну-ка, братья-славяне, покажем этим еврейчикам, как надо играть в волейбол, - обратился он к своим перед началом игры, хотя евреев-то среди нас было всего двое: Илюшка да я.

В тот вечер Сашка играл с каким-то остервенением. Своей первой же подачей он выбил палец принимавшему мяч игроку Пашкиной команды. А когда стоял у сетки, то резал так, что прошибал любой блок. Мы выиграли с разгромным счетом, после чего и без того популярный Сашка приобрел новых поклонниц.

Наконец, пришло время возвращаться домой и приступать к учебе. Жизнь в колхозе и общая работа так сдружили нас, как не сдружил бы и год посещений лекций и практических занятий. Мы знали, кто чем и кем интересуется, и кто чего стоит. Мы думали, что знаем друг о друге практически все...

И вот наступил, наконец, первый день занятий в институте. Однако, сначала нас всех вызвали в деканат и устроили перекличку, чтобы уточнить списки.

Валентин Афанасьевич Гаврилов! - Я !

Илья Викторович Левандовский! - Я !

Валентин Петрович Маслов!- Я !

Борис Леонидович Рубин! – Я!

Самуил Моисеевич Сахаров! В комнате наступила мертвая тишина. Кто это? У нас в группе вроде бы не было такого? Я ! - негромко сказал Сашка, хриплым, надтреснутым голосом. Все были поражены. Сашка - еврей! Даже я этого не ожидал, хотя вобщем-то представителей своего племени мог определить за версту.

После переклички ко мне подошла Ольга, с которой в колохозе дружил Сашка, и с ехидной усмешкой спросила: "Может тебя тоже Мулей зовут?" - хотя свою национальность я никогда не скрывал. Встречаться они с Сашкой перестали.

Потом как-то в момент откровенности Сашка сказал мне, что приехал из Черновцов поступать в сибирский институт потому, что это его вторая попытка. А первую он сделал у себя дома, но безуспешно. - Не было у меня там, на Украине, шансов из-за моей пятой графы, а здесь в Сибири с этим полегче.

Он так и остался для большинства из нас Сашкой - балагуром и остряком, всеобщим любимцем. Жил Сашка в общежитии за тысячи километров от своих родителей, и был одним из лучших студентов на нашем курсе.

В те далекие уже времена очень популярными были фестивали, которые стали проводить повсеместно после Всемирного фестиваля молодежи в Москве. На первом же институтском фестивале студенческой самодеятельности наш Валька Маслов завоевал первое место за исполнение советских песен и получил приз - бесплатную туристическую поездку в Китай на время весенних каникул, о чем торжественно было объявлено после заключительного концерта. Как мы были рады за Вальку! Мы поздравляли его от души и гордились своим старостой. Без сомнения он заслуживал такой награды.

- После каникул расскажешь нам обо всем, что увидишь! - напутствовали мы его.

Каникулы пролетели незаметно, и вот мы снова встречаемся в институте, задолго до начала лекции, чтобы поговорить с Валькой. А его все нет и нет. Наконец, за несколько минут до начала он появился - бледный, худой, маленький. - Ну, что ты видел в Китае? - набросились мы на него. – Не был я там, - с жалкой улыбкой выдавил из себя Валька, - не выпустили меня туда, когда стали проверять мое личное дело

- Как, почему? - поразились мы. - Отец у меня был кулак, - тихо сказал он. Когда его раскулачили, нас сослали сюда в Сибирь с Кубани.

А, ну тогда все ясно, - холодно сказала Ольга - комсорг нашей группы и, повернувшись, ушла.

- Ведь он же тогда еще в пеленках был, - крикнул я ей вслед. - Это не важно, - бросила через плечо Ольга, - а ты политически безграмотен, зло добавила она. Валька только молча улыбался бескровными губами. Видно было, чего ему стоила эта встреча с нами после "поездки" в Китай. Однако, в группе не перестали его любить и уважать, только Ольга была с ним подчеркнуто суха и строга.

Хороша награда! - долго возмущались мы с Таней Назаровой - моей институтской подругой. - А у меня дедушка был белый генерал, - вдруг неожиданно полушепотом сказала мне Таня, - он погиб на Дальнем Востоке. - А мой дедушка стал лишенцем после того, как у него забрали обувной магазин, а его старшего сына - брата моего отца, арестовали и убили в 37 году, - выдали мы друг другу семейные тайны. Так выяснилось, что будучи совершенно разными по происхождению, мы имеем и кое-что общее.

Счастливая жизнь советских людей продолжалась, ведь «родная» советская власть ни о ком и ни о чем не забывала.